Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на все различия между библейским праведником и христианским юродивым, сама поза одинокого избранника Божия, презираемого бессмысленной толпой, несомненно, «одолжена» вторым у первого. В этом смысле очень характерно позднебиблейское сочинение «Премудрость Соломонова»:
Встанет праведник в великом дерзновении пред лицом обижавших его… И скажут они, раскаявшись: «Это тот, над кем мы, неразумные (οι αφρονβ?)…, смеялись… Мы считали его жизнь безумием (μανίαν)… и его кончину бесчестной. Каким же образом он сопричислился к сынам Божиим, а удел его — среди святых? (Sapientia Salomonis, V. l—5).
Воплощением греческой идеи о том, что истинная мудрость может скрываться под маской глупости, был Сократ. Платон говорит о нем, что он всю свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением (είρωνβυόμβνο? δέ καί παί£ων πάντα τον βίον προ? τού? ανθρώπου? δι α те Xei). Если послушать Сократа, то на первых порах его речи кажутся смешными (φανεΐεν αν πάνυ γελοίοι то πρώτον) и кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех (άπειρος* και ανόητος* άνθρωπος* πας* αν των λόγων καταγελάσειεν). Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны[35].
Хотя сам Сократ и не был признан христианством[36], — однако парадигма как таковая уже задана: истинная мудрость скрыта от глаз, и глупцам она кажется глупостью.
Важным культурным явлением, оказавшим некоторое влияние на юродство, считается греческий кинизм[37]. Тут следует различать несколько уровней преемственности. Во–первых, общее воздействие адептов этой философской школы на ранних христиан. Император Юлиан утверждает, что у «нечестивых галилеян» и киников много общего {Juliani Oratio VII, 224В). Элий Аристид верно подмечает, что христиан и киников равно характеризует специфическое смешение дерзости и смирения (αυθάδεια καί ταπεινότης·)[38]. Ипполит описывает жизнь христианина Татиана как «киничнейшее» житие (κυνικότερος· βίος·) (Hippoliti Haeresis X, 18)[39]. Во–вторых, следует отметить, что агиографы, описывая жизнь юродивых, специально заостряли внимание на «киниче- ских» чертах их поведения (о чем мы подробнее поговорим ниже).
Если для библейского пророка вызывающее поведение таковым как бы и не является, ибо вызов исходит не от человека, то философ–киник своей раскрепощенностью как раз осуществляет высшую свободу. Он обличает поверхностные представления и низвергает ложных кумиров не от имени божества, но авторитетом собственной мудрости. Защищая классический кинизм от его позднейших эпигонов, Юлиан так формулирует основной принцип этой философии:
Я не имею в виду, что мы должны быть бесстыжими перед людьми и делать то, чего делать не положено (πράττβιν τα μή πρακτβα). Но все, от чего мы воздерживаемся, и все, что мы делаем, давайте… делать или не делать не потому, что толпе это кажется красивым или безобразным, а потому, что это запрещено разумом и нашим богом, то есть рассудком (λόγω καί τω έν ήμιν θβω, τουτ’ έστί τω νω)… Толпа же пусть следует общему мнению — это лучше, чем если бы она была вовсе бесстыжей (Juliani Огайо VI, 196D).
Если поведение пророка — своего рода спектакль, предполагающий завороженную аудиторию, то для киников, по мнению Юлиана, «главной целью было достичь блаженства, и, я думаю, они интересовались другими лишь постольку, поскольку понимали, что человек по природе существо политическое» (Ibid., 201C).
Киники не желали говорить ни от чьего имени, кроме собственного. Пророчеств они вообще не любили, над оракулами жестоко издевались, ибо человек, с их точки зрения, абсолютно свободен. Юлиан вынужден признать, что «Диоген не посещал храмов, не поклонялся статуям и алтарям» (Ibid., 199 В).
Юродивый сочетает в себе черты пророка и киника[40]. С одной стороны, его экстравагантность, в отличие от философской, сакрализована. С другой же, поскольку христианство наделяет человека свободой воли, постольку дебош юродивого есть все‑таки именно дебош, а не сакральное действо, как у пророка.
Теперь перейдем к анализу собственно христианских истоков юродства.
Молодая религия дерзко порвала с обеими традициями, ее формировавшими: она предлагала уверовать в чудо, не объемлемое эмпирическим разумом, но и противоречившее библейской традиции. Греческий язык Евангелий еще несет на себе отпечаток арамейского словоупотребления. Так, Иисус произносит слово μωρό? ‘глупый’ (Мф. 5:22; 23:17; 19) и άφρων ‘неразумный’ (Лк. 12:20) еще вполне в «иудейском» смысле, имея в виду отвержение Божьей воли[41], но уже апостол Павел, рассуждая о разуме и глупости, исходит из греческих аксиом «здравого смысла». Так что в раннехристианском контексте даже похвала глупости содержит в себе молчаливое признание примата разума. В этой перспективе перечтем классические строки из Послания апостола Павла к Коринфянам:
Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие… Но Бог избрал глупость[42] мира, чтобы посрамить мудрых… Кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным… Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом (1 Кор. 1:20—27; 3:18—19).
Во все последующие века эти слова служили теоретическим обоснованием юродства. Однако сам Павел никакого юродства еще не знает. Мало того, само словосочетание, которое впоследствии стало «техническим термином» для обозначения юродивых, μωρο'ι διά Χριστόν, родилось из некоторого недоразумения. Когда Павел обращается к своим коринфским ученикам: «Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии» (1 Кор. 4, 10), он иронизирует[43]. В действительности апостол, конечно, намекает, что все обстоит наоборот: это он мудр во Христе, а вовсе не неофиты–коринфяне, которые, может быть, по–язычески и мудры, но во Христе — глупцы!
Рассуждения Павла о «глупости ради Христа» должны восприниматься в контексте споров о языческой мудрости, которые велись тогда среди христиан[44]. Многочисленные раннехристианские богословы, уделившие довольно много внимания комментированию этого места из Послания Павла к Коринфянам[45], никакого «юродства» не знают[46]. Понятия «мудрость» и «глупость» имели в раннем христианстве по два значения: светское, общепринятое для эллинистического мира, и сакральное, привнесенное из иудаизма. «Наименование “мудрец” омонимично, — пишет Василий Кесарийский. — Мудрыми называются как те, кто мудр в здешнем мире, так и те, кто воспринял истинную мудрость — Господа нашего… из веры в Него»[47]. Эта двойственность хорошо заметна у раннехристианских авторов. Например, Татиан, обращаясь к язычникам, прибегает к их понятию о глупости: «О мужи эллины, мы не безумствуем (ού μωραινομβν)… когда говорим, что Бог принял человеческое обличье» (Tatiani Oratio ad Graecos, 21:1). А вот Игнатий Антиохийский в Послании к Эфесянам оперирует специальным христианским понятием глупости: «Почему не все мы стали разумны (φρόνιμοι), хотя и познали Бога? Почему мы умираем в глупости (μωρώς·)?»[48].
Речь, разумеется, шла не о «практическом разуме»: ясно, что земной практицизм, хоть и признавался неизбежным атрибутом человеческой натуры, выглядел верхом глупости для всякого христианина. Псевдо–Афанасий Александрийский писал:
Люди называют умными (φρονίμους*) тех, кто умеет… покупать и продавать, вести дела и отнимать у ближнего, притеснять и лихоимствовать, делать из одного обола два, но Бог считает таких глупыми и неразумными (μωρούς* και άσυνέτους*) и грешными… Бог хочет, чтобы люди стали глупы (μωρούς*) в земных делах и умны (φρονίμους*) в небесных… Мы называем умным того, кто умеет выполнять Божью волю[49].
Однако преклонение перед божественным вовсе не лишает христианина способности по–земному отличать глупых людей от умных. Мало того, Ориген, к примеру, явно гордится своим изощренным интеллектом:
Ведь нужно совсем немного, малая часть Божьей глупости, чтобы… мирская мудрость была посрамлена… Вот пример: если я, знающий очень много, столкнулся с недоумком и неучем, ничего не понимающим и не [умеющим] спорить о каких‑либо высоких предметах, разве понадобятся мне диалектика или глубокие рассуждения, чтобы уличить глупость (μωρία) его мыслей? Разве не хватит мне одного словечка, чуть более изысканного, чем его словарь, чтобы доказать его глупость (μωρίαν)?[50]
В своем знаменитом сочинении «Против Кельса» Ориген еще более настойчив: «Мы не говорим, что глупость хороша вообще… Гораздо лучше веровать в догмат с рассуждением и мудростью, чем с голой верой»[51].
Многие отцы церкви усматривали опасность в такого рода интеллектуальном самодовольстве и призывали к смиренномудрию. Например, Василий Кесарийский призывал «отбросить всякое кичение разумом»[52]. Иоанн Златоуст утверждает, что «необходимо с верой принять сказанное, а не любопытствовать дерзостно… обуздать собственные рассуждения, пребывающие в состоянии неуместного беснования (άκαίρως· λυττώντα?)»[53].
- Толкования на Евангелия от Луки и от Иоанна - Феофилакт Болгарский - Религия
- Дни богослужения Православной Кафолической Восточной Церкви - Григорий Дебольский - Религия
- Святой Димитрий (сборник) - Литагент «Благозвонница» - Религия
- Святой Ириней Лионский. Его жизнь и литературная деятельность - С. А. Федченков - Религия
- Святой великомученик Пантелеймон Целитель. Дарует здоровье, защищает от недугов - Анна Печерская - Религия
- Жития святых святителя Димитрия Ростовского. Том V. Май - Святитель Димитрий Ростовский - Религия
- Икона Пресвятой Богородицы Неупиваемая Чаша. Благодатная помощь от недуга пьянства, курения и наркомании - Анна Мудрова - Религия
- Русский патерик. Жития великих русских святых - Татьяна Терещенко - Религия
- Полный годичный круг кратких поучений. Том IV (октябрь – декабрь) - Протоиерей Григорий Дьяченко - Религия
- Девять врат. Таинства хасидов - Иржи Лангер - Религия